Владимир Николаевич Лихарев (1803, с. Коншинка Каширского уезда Тульской губернии – 1840, Валерик, Чечня), член Южного общества декабристов, подпоручик.

«Горжусь своими кандалами»

Лихарев стрелял первым – пуля сорвала эполет с плеча противника. Ответный выстрел угодил в бедро, и Лихарев упал на снег. Штабной лекарь быстро наложил повязку, коляски с дуэлянтами и секундантами помчались в город. Там, осмотрев рану еще раз, врач решил застрявшую в мягких тканях пулю не трогать.
Причиной дуэли двух членов Южного общества декабристов стало поведение Михаила Бестужева-Рюмина по отношению к красавице-брюнетке Катеньке Бороздиной. Годом ранее, впервые появившись на балу в Киеве, она очаровала молодых офицеров. С Михаилом у нее завязался серьезный роман. Подпоручик часто наезжал в усадьбу сенатора-генерала Бороздина, дело шло к свадьбе. Однако влюбленным не суждено было пойти под венец: его родители выступили против раннего брака и не дали благословения. Не посмев ослушаться, Михаил отказом от женитьбы скомпрометировал девушку. За ее честь вступился Лихарев…

Незапятнанную честь Владимир Николаевич почитал превыше всего, вкладывая в это понятие и преданность Отечеству, и верность слову, и еще многое другое, без чего не мыслил жизни. Сын отставного офицера, помещика села Коншинка Каширского уезда Тульской губернии был воспитан в строгих правилах и благодаря домашним учителям-иностранцам получил незаурядное образование. Владея четырьмя языками, он легко мог сделать дипломатическую карьеру, но избрал военную стезю. И это понятно: еще свежи были у всех в памяти события Отечественной войны 1812 года, имена ее героев, впечатления от триумфального шествия русских полков по Европе.

Лихарев поступил в Московское училище колонновожатых и по его окончании получил назначение в главную квартиру 1-й армии, стоявшую в Могилеве. В июне 1821 года молодого офицера командировали на топографическую съемку земель военных поселений – тех самых, что были любимым детищем графа Аракчеева. «Разъезды по поселениям колонистов дали мне возможность непосредственного общения с крестьянами. Я увидел, что они угнетены и несчастны. Я принялся писать против этого учреждения с жаром и горячностью», – делился он позже, вспоминая прошлое. Став членом Южного общества декабристов, Лихарев со всем пылом молодости включился в дела его Каменской управы и даже предложил Пестелю план восстания в военных поселениях.

…Дуэль с Бестужевым-Рюминым пришлась на Михайлов день 8 ноября 1824 года. А следующим летом Владимир и Катенька Бороздина обвенчались. Молодые поселились под Киевом, в доме Иосифа Поджио – также члена тайного общества, женатого на сестре новобрачной. Наслаждаться семейным счастьем им оставалось недолго: в декабре, через пару недель после восстания на Сенатской площади, Лихарева арестовали и отконвоировали в северную столицу. В Петропавловской крепости Владимира Николаевича определили в камеру № 13 Трубецкого бастиона.
С подачи провокатора Лихарев изображался в материалах следственного дела чуть ли не главной фигурой заговора на Юге, дававшей советы Пестелю. Но офицер сообразно своим представлениям о чести стойко держался на допросах, аргументировано отвергал ложные обвинения и никого из товарищей не выдал. «Все мои действия имели цель, которую я не боюсь высказать перед Богом и людьми – любовь к Отчизне. Должен ли я погибнуть из-за любви к ней? Мне 22 года, и история моей жизни перед вами…», – писал он председателю комиссии военного суда генерал-адъютанту Левашову.

Тем временем у Екатерины Лихаревой родился сын. Молодая мать вопреки воле отца-сенатора перебралась с ним в Коншинку и, оставив младенца на попечение матери мужа, отправилась в Москву на свидание с Владимиром Николаевичем. А вот сына повидать Лихареву не довелось. Осужденного к лишению чинов и дворянства, двум годам каторжных работ и дальнейшему поселению в Сибири, Лихарева отправили в Нерчинские рудники.
Мать и жена всячески пытались добиться смягчения приговора, обращаясь с прошениями к влиятельным лицам и самому царю. Это им удалось: после года каторги Лихарева отправили на поселение под Тобольск. Потом родные исхлопотали высочайшее дозволение перевести декабриста по состоянию здоровья южнее, в Курган. Ссыльным жилось там вольготнее, можно было общаться с другими декабристами, а то и составить с ними да местными чиновниками партию-другую в карты. Лихарев показал себя умным и тонким в беседах человеком, и хотя много брал в долг, отказов не получал. Надо думать, что деньги Владимиру Николаевичу занимали не только поэтому, но и потому, что долги исправно возвращал – это тоже входило в его представление о чести. «Все верили ему и любили его», вспоминал декабрист Розен. И еще одна сторона лихаревского характера отмечалась: всегдашняя готовность поделиться с друзьями даже последним. Одно только он хранил от всех: боль от невозможности увидеть жену и сына.

«Несчастье, которое другие оплакивают во мне, не способно меня убить, я горжусь своими кандалами… Я смогу остаться с поднятым челом перед судом Божеским и людским», – писал Владимир Николаевич сестре Екатерине.
В 1833 году полученное в картели ранение стало особенно беспокоить. Медицинское освидетельствование показало необходимость операции. Пулю доктора успешно вырезали, но тут – новая, теперь душевная рана. Жена с подросшим Коленькой переехала из Коншинки в Ялту, к отцу-сенатору, и тот добился развода обеих дочерей с мужьями-декабристами, Лихаревым и Поджио. Вскоре Екатерина вышла замуж вторым браком. Владимир Николаевич тяжело переживал известие об этом, но виду не показывал: честь превыше всего!

Высочайшее повеление об определении участников декабрьского восстания в солдаты Отдельного Кавказского корпуса, казалось, должно было вселить надежду на возможность – пусть не сразу, пусть через унижения солдатчины и повседневную опасность гибели от пули горца – вернуться к нормальной жизни. Владимир Николаевич добросовестно тянул лямку нижнего чина, участвовал в боевых операциях отряда Раевского и строительных работах, но испытания каторгой, ссылкой, предательством со стороны любимой не прошли бесследно. «Милая и дорогая Катя, – писал он сестре. – Я заболел гораздо серьезнее, чем раньше, после моего последнего письма, которое, как помнится, я Вам писал почти больным. Генерал заставил меня покинуть отряд, где я, конечно, умер бы, ибо трудно представить себе, что такое лагерная жизнь на войне. Итак, теперь я в Тамани, в госпитале, и до сих пор не могу вернуть ни здоровья, ни сил. Я никогда не решился бы просить об этом переводе и обязан им исключительно дружбе генерала; этот перевод, может быть, спасет мне жизнь. О, дорогая сестра, не могу сказать Вам, как я страдаю и не столько от физических немощей, сколько от нравственных мук, которые разрушают здоровье вернее, чем все телесные мучения». Однополчанин, видевший Лихарева в госпитале, говорил, что тот был «молчалив и постоянно или читал, или раскладывал пасьянс. Вообще же заметны были в нем глубокая тоска и душевные страдания». И еще одна цитата, из письма самого Владимира Николаевича другу: «Право, не на радость я живу и жизнь тяготит меня».

Весной 1840 года, по возвращении в Куринский егерский полк, Лихарев сблизился с Лермонтовым – они оказались духовно близки и беседовали часами. Во время такой беседы, по утверждению декабриста Лорера, Владимира Николаевича и сразила пуля горца: «Этот милейший человек был убит в экспедиции против черкесов. Кончились его страдания. Помню жаркое дело. Они стояли вместе с Лермонтовым, спорили о философии Канта, из них один был убит». Но психологически достовернее выглядит рассказ Мартынова, сослуживца Лихарева. По его утверждению, после боя при Валерике они ехали вместе, когда Владимир Николаевич, завидев небольшой неприятельский отряд, стремительно поскакал к нему и мгновенно был убит – это было своего рода самоубийством. Честь, господа: выстрелить самому в себя – непозволительно, сознательно подставиться под вражескую пулю – допустимо.

Среди вещей погибшего невольника чести нашли миниатюрный портрет красивой женщины с грустными глазами – бывшей жены декабриста…

Валерий РУДЕНКО