Михаил Федорович Чумандрин (1905 – 1940), писатель

«Бешеный огурец»

Сын тульского рабочего-котельщика Михаил Чумандрин, оставшись в раннем возрасте сиротой, попал в детдом на южной окраине Тульской губернии. Ему было 14 лет, когда в 1919 году эти места оказались на пути деникинского наступления на Москву. Напуганные приближением белых, заведующий и педагоги детдома разбежались, бросив воспитанников. Ребята решили отправиться в Тулу, и после долгих мытарств добрались-таки до губсобеса. Там от имени товарищей Миша написал двенадцатистраничное заявление с просьбой помочь им, изложив в этом первом своем «рассказе» причины и подробности нелегкого и опасного путешествия. Так началась его писательская биография.

«Первые шаги начинающего писателя имеют много общего с работой рабкора, а в большинстве случаев и просто возникают из нее, – вспоминал Михаил Федорович, будучи уже профессиональным писателем. – И я начал с заметки. В 1922 г. я стал помещать заметки в стенной, впоследствии в партийной газете «Коммунар», а затем – в комсомольской «Смене». Я писал о плохой посещаемости комсомольских собраний, о бюрократизме в конторе службы тяги, об отсутствии кипятильника в мастерских и т.д.». Участники тульского литературного движения 1920-х годов, отмечает профессор Николай Милонов в книге «Русские писатели и тульский край» (Приокское книжное издательство. Тула, 1971), запомнили будущего писателя как запевалу многих интересных дел, всегда окруженного молодежью – и в период учебы в железнодорожном училище, а затем на рабфаке, и во время работы на железной дороге. В Туле Миша Чумандрин, по собственным его словам, «прочно сросся с комсомолом», именно здесь увлекся литературным творчеством.

Тогда, на заре советской власти, многие люди от сохи и станка верили, будто писательству можно научиться так же, как инженерному или, скажем, врачебному делу. Литературное дарование, талант при этом отодвигались на второй план. Учиться писательству Чумандрин уехал в Ленинград: работал на заводе, вступил в партию – и писал. На Мишу обратил внимание Максим Горький, следивший за его творчеством и помогавший советами. «Буревестник революции» назвал Чумандрина одним из тех писателей, «которых советская литература выдвигает ежегодно и выдвинула уже десятки… Все они прочно, физически связаны с рабочими фабрик и заводов, нередко читают рабочим свои произведения в рукописях…Таким приемом достигается тесное слияние литературы и жизни». Главным героем произведений Чумандрина – повестей «Склока», «Родня», романов «Фабрика Рабле», а также «Год рождения 1905», построенном на тульских воспоминаниях автора, – были рабочий человек и, как тогда говорилось, «рост его социалистического сознания».

В противоречивые литературные течения бурных 1920-х годов Михаил погрузился с неукротимым комсомольским энтузиазмом. В ленинградской литературной группе «Смена» он олицетворял дисциплину и рассудочный порядок, противостоя молодому поэту Борису Корнилову, являвшемуся ее эмоциональным началом, романтической душой и стихией, вспоминал бывший «сменовец» Геннадий Гор: «Сейчас кажется странным, что Корнилов, Берггольц, Гитович, Рахманов… были единомышленниками одного из самых последовательных и увлекающихся рапповцев – Чумандрина, смотревшего на своих товарищей по объединению как на «попутчиков» и наставлявшего их со строгостью, даже тогда казавшейся чрезмерной. Но умный и насмешливый Чумандрин умел смягчить свою рапповскую «педагогику» веселой шуткой» (РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей – Ред.). Впрочем, бывал он и вызывающе резок. По словам Гора, в 1928 году во время I съезда пролетарских писателей рядом с тем зданием, где собрались делегаты РАППа, оказался еще один съезд или конференция – заседали представители враждебной РАППу литературной группы «Кузница». Чумандрин, подойдя к ограде, за которой стояли пожилые, одетые в длиннополые черные пальто и унылого вида черные шляпы длинноусые «кузнецы», стал высмеивать их, громко выкрикивая: «Эй, литературные старообрядцы! Беллетристические богомольцы! Пролетарские мистики!» – и вдруг погрозил в их сторону.

Да уж, не случайно в «сменовском» кругу Чумандрин носил прозвище «бешеный огурец»!

Страстность и деятельность натуры, стремление всегда и везде быть в гуще событий вывели Михаила Федоровича в лидеры ленинградских рапповцев, он официально возглавлял их, был редактором журнала «Ленинград».

Чумандрин не скупился на острое словцо, не брезгуя и ходовыми лозунгами, ярлыками. На одной из страниц писательских материалов к книге очерков «Мои путиловские дневники», например, он, очевидно для памяти перед каким-то выступлением, записал крупными буквами: «Пролетарское литературное движение даст жестокий отпор «блоку» лакировщиков и аллилуйщиков, прикрывающих капитулянтскую сущность «лево»-интеллигентскими наскоками на большевистское ядро пролетарской литературы». В то же время он пытался сохранять объективность. Так, поддержал книгу Зощенко «Письма к писателю», увидев в ней «решительный перелом Зощенко в нашу сторону», хотя критики ее ругали – кто за приверженность мещанству, кто, напротив, за недостаточно сильное его осмеяние.

Михаил Федорович был движущей силой проекта «Дома радости», замышлявшегося как грандиозный прорыв в будущее, серьезный шаг в борьбе со старым бытом. В этих целях Ленинградский Союз писателей, объединившись с Обществом ИТР (инженерно-технических работников – Ред.) построил жилой дом для интеллигентской коммуны, где труженики пера – инженеры человеческих душ и самые настоящие инженеры должны были жить кооперативно, друг у друга на виду. В число коммунаров входили сам Чумандрин, молодые писатели и поэты Ольга Берггольц, Юрий Либединский, Савва Леонов, Александр Штейн, Петр Сажин, Иоганн Зельцер и другие. Поначалу коммуна жила дружно и весело – двери квартир не запирались, все запросто ходили друг к другу в гости, в столовой устраивались встречи: приезжали актеры, читали новые произведения, показывали сценки. Но романтика вскоре уступила место житейским проблемам, и бывший «Дом радости» в обиходе даже окрестили «Слезой социализма».
Проблемы были и у самого Михаила Федоровича. В 1930 году он опубликовал повесть «Бывший герой», позже попавшую в разряд запрещенных. По оценке критики, автор «преувеличил силы и значение оппозиции на примере одного завода, где сильны были антиленинцы», и сделал неправильные выводы о том, что «временное вредное увлечение оппозицией одного небольшого рабочего коллектива не должно создавать иллюзию победы».

В 1937-м Чумандрин оказался замешан в деле о «контрреволюционной троцкистской организации», созданной «для активной борьбы с партией и Советской властью». Проходивший по этому делу поэт Вольф Эрлих, как отмечается в обнародованных уже в нашем тысячелетии протоколах допросов, показал, что в организацию его завербовал Чумандрин, который и давал ему впоследствии вредительские задания. Эрлиха расстреляли, а Чумандрин уцелел. Почему – можно только предполагать. А погиб он позже, в 1940-м году, на финской войне, где был корреспондентом армейской газеты. Посмертно его наградили орденом Ленина.

К концу жизни Михаил Федорович, наверное, осознал-таки, что социалистическая идея так же иллюзорна, как идея коммуны, и делился этим осознанием с близкими. Многолетний экскурсовод Пушкинского дома литературовед Ирма Кудрова вспоминала, как в студенческую пору дружила с дочерью Чумандрина Марьяной и ее мужем Левой Левицким, приемным сыном известного критика: «Они сильно опередили меня в критической оценке современности. Какой поток презрительных насмешек обрушился на меня, когда однажды я осмелилась сказать что-то доброе о фильме «Кубанские казаки»! Ни о музыке, ни об актерах они и слышать ничего не хотели: «Засахаренное вранье от начала до конца! Как ты можешь?!» Исток их ускоренного прозрения был в том, что выросли они в литературных семьях. Там они и прошли свои первые политуниверситеты. Дети писателей многого наслушались в своих домах еще до начала войны, многому были и свидетелями. Я же, несмотря на все сомнения, в первые студенческие годы продолжала страстно верить в строительство коммунизма в нашей стране».

За прозрение – увы – приходится платить высокой ценой. Заплатил ее и Михаил Федорович Чумандрин: в истории тульского края, отечественной литературы он оказался лишь эпизодическим персонажем. Зеркалом, в котором отразились шараханья и перипетии первых десятилетий эпохи больших перемен.

Валерий РУДЕНКО