Великий русский писатель-сатирик, автор едких и метких портретов российских чиновников, сам без малого четверть века отдал государственной гражданской службе и, несмотря на все ее изъяны, не хотел расставаться с мундиром и высокой зарплатой.

Тула стала предпоследним городом в карьере генерала от сатиры.

С глаз долой

Михаил Евграфович Салтыков (Щедрин - это творческий псевдоним) родился 15 января 1826 года в богатой дворянской семье. В наследство будущий сатирик получил обширные владения в Угличском (1500 десятин земли, 424 крестьянина) и Даниловском (150 десятин, 39 крестьян) уездах Ярославской губернии. Высокой статус семьи позволил поступить в Императорский Александровский (Царскосельский) лицей. Достойного образования, правда, Салтыков получить не сумел: из 22 учеников своего курса по успеваемости он был лишь 17-м. Учителя отмечали скверный характер лицеиста, грубость, курение, небрежность в одежде, жаловались стихи «неодобрительного содержания».

Но кроме первых врагов лицей дал Салтыкову пропуск в высший свет с гарантией карьерного роста и нужные связи. Среди однокашников Салтыкова был, например, и будущий министр финансов и премьер-министр Российской империи Рейтерн. Впоследствии он не раз вытаскивал Салтыкова из различных передряг.

23 августа 1844 года для Салтыкова начались суровые будни жизни российского чиновника, правда, ни где-нибудь, а в канцелярии у военного министра, куда Михаила взяли помощником столоначальника (т.е. начальника отдела, «стола», - И.П.). Служба не заладилась с самого начала. Дерзкому вольнодумцу уже бы тогда выйти в отставку и спокойно заняться тем, к чему, действительно, лежала душа. Обличительные стихотворения, рассказы и повести чиновника не остались незамеченными.

11 апреля 1848 года автора сослали подальше от столицы, в Вятскую губернию. Сначала даже без содержания, выполнять особые поручения вятского губернатора. Но через год назначили правителем канцелярии губернатора, еще год спустя - советником Вятского губернского правления (аналог современной должности заместителя председателя областного правительства, - И.П.).

Салтыков неоднократно обращался к Николаю I с просьбами освободить его от изгнания в Вятку, император поверил в обещания «ревностной службы», и 6 ноября 1856 года Михаил Евграфович вернулся в Петербург на должность чиновника особых поручений МВД. Через полтора года Салтыкова назначили рязанским вице-губернатором, из-за конфликта с местной администрацией перевели на ту же должность в Тверь.

Но и тут не сложилось. 9 февраля 1861 года Салтыков сам написал рапорт об отставке и ушел с головой в литературу: писал и редактировал статьи для самого свободного журнала того времени «Современник».

Отметим, что, несмотря на цензуру, в это же время издавались стопы книг, журналов, газет, и гонорары кормили людей свободной творческой профессии – журналистов и писателей. Среди них было немало представителей русского дворянства, которым помогали творить и обширные поместья. Именно усадьба позволила Льву Толстому уйти с государственной службы и сосредоточиться на общественной и литературной деятельности.

Салыткова такой вариант не устраивал.

 

Раздражительный и вспыльчивый крикун

Сатирику вновь захотелось примерить мундир и получать гарантированное жалованье. А тут, на удачу, министром финансов стал однокашник по Царскосельскому лицею Михаил Христофорович Рейтерн. С его помощью опальный вице-губернатор получил назначение в Пензу председателем казенной палаты, а затем поближе к Москве – в Тулу в то же кресло.

При назначении в Тулу Салтыкову присвоили генеральский чин — действительного статского советника — и высший оклад содержания: 2 000 рублей годового жалованья, 600 рублей столовых и 571,8 рубля квартирных. Это были колоссальные деньги. Например, квартальный надзиратель Тульской городской полиции жил всего на 59 рублей в год.

Но на работу в Тулу Салтыков не спешил. Приказ о назначении был подписан 11 ноября 1866 года, но с разрешения министра финансов управляющему Тульской казенной палаты позволили задержаться «сверх срока дозволенного отпуска в Петербурге». И только 29 декабря 1866 года генерал Салтыков пожаловал в здание Тульской казенной палаты на улице Киевской (сейчас это Тульский коммунально-строительный колледж на пр. Ленина рядом с Пушкинским сквером, - И.П.)

Вот каким запомнил этот день старший делопроизводитель палаты И. М. Мерцалов. «Высочайший приказ о назначении Салтыкова управляющим к нам состоялся еще 11 ноября, но не скоро дождались мы его прибытия в Тулу: он приехал уже недели через три, когда мы перестали уже ожидать его, как прежде, изо дня в день… И вот в один из будничных дней, придя в палату, мы узнаем, что новый управляющий приехал еще накануне и сейчас будет у нас… Является он сам, суровый и мрачный на вид, быстро проходит в присутствие, застает там чиновников с кипою бумаг на столе.

— Вы знаете, что теперь управляющий один своею властью решает все дела, при чем же тут общее присутствие ваше и зачем будут торчать здесь другие члены?

— Эй, швейцар, — кричит он, указывая на зерцало (эта небольшая пирамидка с фрагментами из текстов петровских указов с наставлениями о службе чиновников стояла на столе большого зала палаты с 1777 года, - И.П.), — убери подальше это воронье пугало, чтобы его тут не было. В этой комнате должен быть мой кабинет, а не какое-то мифическое присутствие…

С удивлением слушали мы эти странные речи, вовсе непохожие на обычные приветствия, с какими обращаются к своим подчиненным начальники отдельных частей при вступлении в должность. К чему это тон, резкий и раздражительный? Из-за чего было так кипятиться при отсутствии каких-либо возражений с нашей стороны, когда и сами мы хорошо понимали, что заседания общего присутствия с преобразованием палат потеряли свое значение? В особенности, с какой стати понадобилось изливать свою желчь на неповинное в наших порядках зерцало?».

С этого дня началась для служащих палаты беспокойная жизнь. На официальных документах Салтыков мог поставить визу «Что за чушь?!» или «Галиматья!», выставить за дверь губернского казначея и швырнуть ему вдогонку принесенный с собой доклад.

Кабинет старшего делопроизводителя был смежным с бывшим залом общего присутствия, и Мерцалов с содроганием вспоминал «беспрерывные возмутительные крики всегда раздражительного управляющего».

Однако приехавший в Тулу вместе с Салтыковым из Пензы чиновник Ф. С. Офросимов успокаивал новых сослуживцев, что «грубые выходки управляющего не более, как мимолетные вспышки желчной и нервной натуры, и убеждал не придавать им значения».

Со временем, как признает Мерцалов, все поняли, что несуразная брань управляющего не так страшна и опасна, что он не злой человек, а раздражительный и вспыльчивый крикун, стали относится к его крикам как к заурядным служебным неприятностям и отложили свое намерение уходить из палаты».

Но при этом, все признавали, что новый управляющий знал толк в делах, правда, приходил на службу много позже своих предшественников – около полудня. Добрый, за казенный счет Салтыков требовал полной занятости служащих и чиновников, оперативного решения вопросов, внятности докладов, так как сам «быстро соображал и моментально схватывал суть дела, легко и свободно излагал свои мысли».

Дотошно проверял, редактировал все документы, прежде чем поставить свою подпись. Так, однажды он заставил столоначальника распорядительного стола отделения казначейств пересмотреть еще раз документы о выдаче жалованья советнику одного из тульских учреждений, который отбывал для дальнейшей службы в Сибирь. Столоначальник подписал ассигновку на 4 500 рублей, но Салтыков удивился, почему этот чиновник получает содержание в три раза больше, чем советники его палаты. Попросил принести штатное расписание, и оказалось, столоначальник проглядел, что 4 500 рублей – это содержание трех советников, и выдать отъезжающему полагалось всего полторы тысячи рублей.

Салтыков лично следил за точным исполнением сборов по торговой и промышленной части, не допуская случаев уклонения от оплаты пошлин. Но при этом «требовал выписывать поменьше актов о нарушениях с кустарей, среди которых имелось немало бедняков, едва платежеспособных, и поэтому штрафные санкции лишь усугубляли их положение, не давая никакого дохода казне. Сначала даже подписал распоряжение о праве платить пошлины в рассрочку, но потом отметил как неудобное. Но в случае, если даже кустарь проявлял упрямство и отказывался платить, рекомендовал брать с собой на проверки полицейского чиновника для острастки, если и это не помогало, тогда уже составлять протокол».

Мерцалов приводит в своих мемуарах пример, как он считает, гуманного отношения управляющего к одному плательщику-оружейнику. Как установил чиновник особых поручений палаты, этот кустарь имел двух работников, но отказывался покупать за 9 рублей свидетельство более высокого разряда, дававшее право иметь наемных сотрудников. Оружейник пришел на прием к управляющему и умолял сложить с него штраф, так как работают на него не посторонние люди, а крестники. 

Салтыков попросил полицию проверить это обстоятельство и, получив утвердительный ответ, своим решением освободил оружейника и от штрафа, и от необходимости покупать более дорогое свидетельство, хотя законами это не предусматривалось. Как отмечает Мерцалов, при новом управляющем – интеллигентном сыне артиста М. С. Щепкина Александре Михайловиче Щекине – оружейник беспрекословно платил надлежащие промысловые пошлины за своих работников наравне с другими кустарями. Но Щепкину пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть ситуацию в законное русло.

В другой раз в палату «заявилась» целая толпа рыночных торговок, оштрафованных за «невыборку» билетов на торговлю из палаток отрезами ситца и мелочной галантереей. Салтыкова разжалобили «сумасшедшие бабы», и он, опять же незаконно, предписал полиции провести дознание об имущественной несостоятельности, и своим решением освободил женщин от штрафа и пошлин по безнадежности поступления, а по другим торговым лавкам просил полицмейстера взыскивать штрафы понемногу и ни в коем случае не закрывать и не запрещать торговлю.

И, напротив, как отмечает Мерцалов, управляющий не жаловал «проходимцев», которые только претворялись бедняками. Так случилось, когда пришел в палату одетый как бедняк горожанин и попросил освободить его от необходимости покупать гильдейские документы. Салтыков изучил бумаги и увидел, что кроме лавки мелочного торга, у «бедняка» имелась лавка «по бойкой торговле железом всякого рода, а еще амбар, для торговли старыми самоварами, как медного лома, со двора». Салтыков «пригрозил содрать с жалобщика три шкуры и выгнал взашей», приказав тут же отправиться в управу, купить и принести гильдейские документы. Через час торговец явился вновь, предоставив управляющему годовое свидетельство и билет второй гильдии на свое имя.

Мерцалов подчеркивает, что этот же торговец 20 лет спустя стал именитым тульским купцом и даже вошел в состав губернского присутствия по раскладочному сбору. Правда, в первом же заседании купец сложил с себя полномочия: вспомнил эпизод из своей личной жизни, отметил, что так и надо «дураков учить», что «открытая торговля дает больше простора для развития», но тут же заметил, «тяжело и теперь вспоминать о прежнем унижении и лучше держаться от палаты подальше».

 

Как поссорились два генерала

Салтыков-Щедрин не успел как следует развернуться в Туле. Причиной тому стал конфликт с тульским губернатором Михаилом Романовичем Шидловским. По воспоминаниям современников, через две-три недели после прибытия в Тулу между двумя генералами, ходивших было друг к другу в гости, игравших в пикет, пробежала черная кошка. Обывателям причина конфликта рисовалась как исключительно бытовая, проявление взбалмошного характера управляющего палатой. Отчасти так оно и было.

Поводом для генеральских обид стал один из дней середины января 1867 года, когда в служебной квартире губернатора (в доме на углу Киевской и Посольской улиц) утром проходило заседание губернского статистического комитета, а вечером – Особого по земской повинности присутствия. В оба присутствия по должности входил наряду с другими местными генералами управляющий казенной палатой. Заседание статкомитета началось с получасовым опозданием, так как у губернатора задержался какой-то чиновник из Петербурга, и Салтыков публично назвал такое отношение губернатора к себе невежеством и свинством, что «он не холоп и не мальчик, чтобы ждать милости».

Шидловский не придал значения этим репликам. В вечернем присутствии Салтыков придирался ко всем предложениям губернатора, говорил колкости. Заседание превратилось в цирк, когда неожиданно явился полупьяный городской голова Николай Никитич Добрынин  и, вопреки протоколу, завел речь о своих претензиях к полицмейстеру, который ворует овес и сено, отпускаемые городу для пожарных лошадей.

Губернатор, вспоминает Мерцалов, потерял терпение, закрыл заседание «по причине возбужденного состояния некоторых членов», чем снова задел Салтыкова, так как поставил его колкости в один ряд с поведением пьяного градоначальника. После этого Салтыков написал памфлет «Губернатор с фаршированной головой» и не скрывал своего негативного отношения к Шидловскому, прозвав его тульским помпадуром.

Ссора двух генералов не могла не сказаться на делах. Шидловский спокойно сносил колкости управляющего палатой, но не стерпел, когда Салтыков выставил из палаты его чиновника, которого он послал сюда за справкой о недоимке. Шидловский полагал, что важность вопроса позволяет избежать формальностей: писать запрос, ждать письменного ответа, когда можно просто перейти через дорогу по ул. Киевской от здания губернского правления (в этом здании на пр. Ленина сейчас Тульский областной колледж культуры и искусств, - И.П.) к казенной палате и получить исчерпывающую информацию без проволочек.

Салтыков 13 апреля 1867 года написал жалобу министру финансов, указав, что чиновники губернатора отвлекают делопроизводителей от работы, что он расценивает это как «гнет беспрерывной губернаторской ревизии», и «никто кроме управляющего палатой не имеет права командировать начальников отделений и других чиновников казенной палаты для исполнения каких бы то ни было поручений».

И тут же выхлопотал у министра финансов право лично привести письмо в Петербург. М. Х. Рейтерн поддержал в этом конфликте Салтыкова и 5 мая 1867 года указал тульскому губернатору, что «отдавая полную справедливость Вашего превосходительства о взыскании следующих казне платежей и о благоустройстве этой части вообще, отвлечение делопроизводителей казенной палаты от занятий справкам и требованиями, которые не предоставляют ничего особо важного, не желательно».

Шидловский пошел на принцип и 15 мая 1867 года в ответе министру изложил свою версию событий, что Салтыков даже его, «главнокомандующего губернией», не пускает в палату, считая посторонним, и поставил под сомнение возможность дальнейшей карьеры управляющего: «Отдавая должное опытности и знаниям действительного статского советника Салтыкова, не могу не высказать, что единственная цель его достигнуть совершенной независимости от начальника губернии. Он ищет самостоятельности, которая для чиновника административного ведомства не мыслима. Личные его объяснения со мной отличаются такой резкостью, что я вынужден избегать их»…

Салтыков забросал министерство новыми письмами. Очевидцы вспоминали такой эпизод. По ул. Киевской в сторону Кремля спешит Салтыков, держа перед собою пакет.

— Куда это вы, Михаил Евграфович?

— Иду Мишку травить.

— Какого Мишку?

— А вон (указывая на квартиру губернатора), что залез в высокую берлогу.

— Видно, жалобу на губернатора хотите отправить? Что же вы сами-то несете пакет?

— Покойней будет на душе, когда сам в подлеца камень бросишь…

 

Над кем смеетесь…

Салтыков всего 9 месяцев управлял Тульской казенной палатой, фактически, с учетом поездок в Петербург и двухмесячного отпуска осенью 1867 года, и того меньше, но как признавал И. М. Мерцалов, «генерал от литературы за столь короткое время своей энергичною, неутомимою деятельностью оставил неизгладимый след в делах палаты».

13 октября 1867 года Салтыков был переведен в Рязанскую казенную палату, и после конфликта и со здешним губернатором, 25 мая 1868 года отправлен в отставку с пенсией 1000 рублей в год.

Решение друга-министра Салтыкова удивило. «Как не неожиданно для меня такое решение, я считаю долгом покориться ему и просить о причислении к Министерству финансов. Позволю себе думать, что причина столь внезапного поворота заключается не в служебной моей деятельности, которая всецело была посвящена честному и добросовестному исполнению обязанностей, писал М. Е. Салтыков М. Х. Рейтерну из Рязани 3 июня 1868 года. - Это убеждение и надежда, что Ваше превосходительство до некоторой степени находит мою службу не бесполезной, дает мне смелость просить Вас при всеподданнейшем докладе об увольнении меня от должности довести до сведения Государя Императора, что я очень хорошо помню, что я обязан Его Величеству освобождением от 8-летнего изгнания в Вятку и что с тех пор, по моему разумению, вся моя деятельность, как служебная, так и частная, проникнута благодарностью оказанной мне милости».

Разжалобить министра и императора Салтыкову не удалось. Россия потеряла чиновника-самодура и обрела всемирно известного писателя. Для современников Салтыкова-Щедрина, поработавших с ним в одной упряжке, было очевидно, что автор нашумевшей «Истории одного города» и «Сказки про двух генералов» – сам такой же комичный персонаж, высмеивавший других и не замечавший собственные огрехи.

 

Ирина Парамонова, специально для сайта «Бренды Тулы».